Отец задерживался. Он должен был приехать еще дня два назад, но до сих пор даже не позвонил и не послал никакой весточки. Но еда закончилась еще вчера, а как жить дальше на одном пакетике сыра, Льюи не представляла. Отец не оставил ей денег, ни одной гребаной купюры, оплатил интернет и велел никуда не выходить.
Зашибенно...
Вообще-то можно было бы засесть за очередную книгу, но было абсолютно лень. А еще, наверное, чуточку обидно, что отец оставил ее вот так, одну надолго. И как всегда ничего не сказал. Будто не доверяет. Или считает, что дочь в свои восемнадцать лет не достаточно взрослая.
Почувствовав, как внутри начинает закипать бешенство, Льюи с силой тряхнула головой. Нельзя так думать. Даже мысли допускать! Отец беспокоится за нее. Ради нее он пропадает так надолго. Она еще раз с надеждой взялась за дверцу холодильника.
Н-да. А еще, наверное, не нужно было выбрасывать сгоревший тост. Его можно было бы посыпать этим сине-зеленым сыром (хотя на упаковке написано просто - «зеленый». Возможно, уже мутировал). Думается, хуже от этого не стал бы ни один из ингредиентов.
Горестно вздохнув, Льюи поплелась обратно к компу. Хотя, последние две недели от него почти и не отходила. Тот встретил ее как старый друг — добродушным ворчанием. Ладонью Льюи бережно стерла с экрана пыль.
-Ну что, дружок, заменим материальную пищу духовной? - тихо спросила она у него. Это стало дурной привычкой — разговаривать с мебелью. А пыльный, мигающий монитор стал вообще родным братом, или просто кем-то молчаливым, кто всегда мог выслушать и всегда всё понимал. Иногда Льюи, чтобы посмеяться над собой, приветствовала его с утра словами «Здравствуй, дорогой дневник!...» Компьютер хмуро жужжал вентилятором, пока она смеялась. Чуть менее часто приходилось общаться с микроволновкой. Но это общение не было столь же теплым. Просто микроволновка пищала ей о том, что позавчера еще заказанная пицца (ей же не оставили ни купюры!) разогрелась, а Льюи орала ей из комнаты:
-Да знаю я! Знаю! - микроволновка обиженно замолкала, и на этом их разговор заканчивался.
Да, отец часто так пропадал. И две недели — это не самый долгий срок. Однажды его не было месяц. Тогда он оставил ее в какой-то богом забытом городке, в снятом за бесценок домике возле леса, закупив провизии и поставив в углу у кровати двустволку. Еды хватило на три недели, притом последнюю Льюи питалась одноразово. Жители деревушки, соседи, шарахались от нее, как от чумы, отказываясь даже говорить (позже оказалось, что это отец их так запугал, что пусть только попробуют к ней приблизиться) В ближайшем лесу, куда Льюи лишь однажды решилась зайти, не нашлось ничего, кроме горстки неспелых ягод и страшной тучи комарья. Так что, выбегая из леса, и хлопая себя по всем доступным местам, Льюи скорее ощущала себя съеденной, чем поевшей. Зато в недрах шкафа в домике нашлась непочатая бутылка дешевого бренди...
Ох, как же это было...незабываемо! Чтобы не чувствовать голода, она просто напилась. На голодный желудок получилось даже лучше ожидаемого. На второй день она проснулась с диким похмельем. Осушила две бутылки минералки, поблевала в импровизированном туалете в кустах за домом. А в бутылке оставалась еще половина...
Отец нашел ее в совершенно свинском состоянии. Но не сказал ни слова. Только притащил откуда-то две больших пиццы и три бутылки пива. А когда Льюи только открыла глаза (кажется, не без помощи домкрата), отец сидел с ней рядом на кровати и с извиняющейся улыбкой протягивал стакан воды и пачку аспирина.
Больше отец никогда не оставлял ее так надолго. Да и переезжать с места на место они с тех пор перестали. Отец настоял, чтобы она нормально закончила школу, проучившись хотя бы год на одном месте и снял маленькую квартирку с двумя комнатами, отдельным душем, телевизором и интернетом. Жизнь начала налаживаться. Но после ее выпускных экзаменов, отец почти тут же сорвался с места. Не усидел. Значит скоро опять будут разъезды, постоянная смена местоположения и запах бензина даже от носков. Если только она не упрется и не поступит в университет, для чего у нее есть все шансы. Но она не упрется. Она не бросит отца из-за какого-то вуза. Да ей и не на что жаловаться. У нее был целый спокойный год, когда отец почти каждую минуту был с ней, пора за него расплачиваться.
Льюи не заметила, что же вывело ее из полудремы, затекшая шея, от того, что она уснула на клавиатуре, или фырчание отцовского фургона. Отцовского фургона!? Льюи подорвалась, как ошпаренная.
Этот фургон был всегда, сколько она себя помнила. В нем она играла, болела, лопала пиццу, ревела, когда отец наказывал ее за доброе безобидное хулиганство (ну спрятала ключ зажигания в решетке радиатора. Ну что такого?) и первый раз целовалась. И вообще этот фургон был воплощением неизменности и постоянства. В жизни всегда должно быть что-то постоянное, вот Льюи и нашла себе такую константу.
Когда шаги только начали звучать на самом начале лестницы, Льюи уже пританцовывала от нетерпения у двери, но потом спохватилась, что, в общем-то, не стоит отцу знать, как она по нему соскучилась, и она бегом вернулась назад. За волнением она не заметила, что у шагов было двойное эхо.
Когда дверь начала открываться, Льюи уже стояла напротив, лениво облокотившись о косяк. Она даже не пригладила волосы, пусть отец думает, что она только что поднялась. Джим выглядел очень усталым, как-то постарел и осунулся за эти две недели, щетина цвета соли с перцем была уже больше чем трехдневной. Пыльная потрепанная одежда и, кажется, пара новых шрамов.
У Льюи сердце облилось кровью, и она бросилась отцу на шею. Подумает, что она слюнтявая малолетка, ну и пусть! Главное, что наконец дома! Она обняла его так сильно, как могла, Джим тихо засмеялся и, прижав в ответ, чуть приподнял от пола. Льюи зажмурилась, вжимаясь в воротник отцовской куртки. Она бы не спутала эту куртку ни с чем: мягкая потертая кожа и запах табака и бензина! Пришлось сильно сжать зубы, чтобы не вырвался всхлип. Но одна предательская слезинка все-таки сорвалась, и пришлось незаметно стереть ее отцовским воротником. Но свидетели этого маленького позора все же были. Льюи открыла глаза, глядя отцу за спину. Среагировала она так быстро, что даже загордилась собой. Правая рука все еще обнимала отца, а левая уже скользнула к его кобуре (отец кобуру всегда носил справа, как униформу, так ему, левше, удобнее доставать ствол). Глухой щелчок, и дуло смотрит прямо Джиму за спину. Ну вот как знала! Задними карманами джинс чувствовала, что что-то не так, а теперь точно поняла — форс мажор.
Отец был не один.
За его спиной, чуть в глубине лестничной клетки стоял высокий молодой человек. На первый взгляд ничего особенного: ну высокий, ну потрепанный, ну смазливый. Но неладное Льюи почувствовала только когда скользнула взглядом под воротник рубашки. На смуглой шее висела отцовская цепочка.
Вот черт.
-Лу, - отец говорил тихо, но очень твердо, - Все хорошо. Он со мной. Опусти пистолет.
Льюи послушалась, помедлив лишь на мгновение. Но отвести от неизвестного взгляд так и не решилась.
-Вот так. Молодец. - Джим щелкнул предохранителем, одобрительно кивнул, хмыкнул и, взяв Льюи за плечо, повернулся в сторону двери:
-Знакомься, Гэр, твоя сестра.
Последовала немая сцена.
Льюи недоверчиво скосила глаза на отца, потом с сомнением поморщилась и посмотрела на стоящего в дверях. Признаться, она еще не знала, как реагировать, но вряд ли отец шутил... А еще она отметила, что Джим сказал «Гэр, это твоя сестра», а не «Лу, это твой брат» и ее это обидело.
А парень только хмыкнул, бесстыже её разглядывая, и оценил:
-Смешная.
-Придурок, - эхом отозвалась Льюи.
-У тебя клавиатура на щеке отпечаталась.
-А у тебя губы бантиком, как у девчонки.
-ОК. Квиты.
Джим наблюдал со стороны, сложив руки на груди, но ничего от спокойствия в его позе не было.
-Итак, ребята, - резко оборвал он, - рад, что вы подружились. Но, во-первых, Роб, зайди в квартиру и запри дверь, а во-вторых, Лу, малышка, поставь чайник, думаю, разговор затянется.
(9.04.13)
Звенящей тишины в маленькой кухне не допускал только закипающий чайник и нервный стук ложки о чашку. Сообразив, что мешает сахар уже пять минут, Льюи отложила ложку.
Отец закряхтел и, наклонившись к столу, опёрся руками о столешницу. Это означало, что он собрался с мыслями и сейчас ответит на висящий в воздухе вопрос.
-Потому что так было нужно для вашей безопасности.
Не убедил.
Лу кинула взгляд через крохотный стол на вальяжно развалившегося на стуле новоиспеченного братца. Он терзал челюстями жвачку, выстукивая по столешнице какой-то ритм. Слова отца, видимо, не возымели на него никакого эффекта.
-Я уезжаю на неизвестный срок. Поэтому, Лу, малышка, ты не можешь оставаться одна. – голос отца чуть потеплел, - Гэр будет за тобой присматривать. Тебе придётся доверять ему.
«Доверять парню, у которого губы бантиком?» - Льюи мысленно хмыкнула и поджала уголок рта.
-А ты, Гриш, помни, о чем я тебе говорил и береги её пуще своей тачки, понял?
-Сэр, есть, сэр, - неспешно ответил парень, лениво козырнув.
Отец с громким выдохом зачесал полуседые волосы обеими руками и тяжело откинулся на спинку стула.
-Ну хоть так, - еле слышно, будто сам себе сказал он и сильно потёр усталые глаза.
-Почему «Гэр»? – это единственный вопрос, из тех, что бились в ее голове, но который она смогла сформулировать. Остальные же метались, рикошетя о черепную коробку и демонстрируя броуманское движение.
-Потому что он единственная твоя родня, кроме меня. И потому что я ему доверяю, - отрезал отец. Мать он, конечно, в расчет не брал.
-Нет. Почему ты дал ему такое имя!?
Да, в голосе все-таки проскользнула истеричная нотка, которую отец уловил четко, как ищейка.
У Джима было много друзей. Лу многих из них видела, но по именам знала единицы. И то, в основном, больше походили на прозвища: Корень, Дантист, Каплан. Да, отец не любил обычные имена. Он считал, что они обезличивают. Сколько Вась или Петь на белом свете? И Алис, скорее всего не многим меньше. А она, Лу, у него единственная. Поэтому с самого детства Лу перестала откликаться на Алису, указанную в свидетельстве о рождении, а теперь и в паспорте. Она и в школе требовала, чтобы ее называли Лу, или в крайнем случае Льюи.
А сейчас, выходит, она перестала быть для отца единственной? Так почему он молчит!?
-Ну, по паспорту и для всех, кроме отца я Георгий, Гриша, - пояснил молодой человек, разрушая затянувшуюся паузу. Он то ли действительно не замечал отвращения, которое Льюи к нему испытывала, то ли не считал это чем-то существенным.
Но отец все еще тяжело молчал.
-Малышка, - голос отца извинялся, - Хочешь ты или нет, но он твой брат. Тебе придётся смириться с этим. И простите меня оба, что я не сказал вам все раньше. Так было нужно…
-..для нашей же безопасности. Ясно, - закончил Гэр, но в этот раз он не смеялся.
-Да. Для вашей же безопасности, – серьезно кивнул Джим, а потом посмотрел на дочь, - А ты всегда для меня будешь Лу.
Она всегда для него будет единственной. Лу, не замечая того, улыбалась.
Вскипел чайник, и девушка подскочила, радуясь возможности хоть ненадолго встать из-за этого семейного стола. Пока она разливала вчерашнюю заварку и кипяток по чашкам, все молчали.
-Ну что, малая, - парень сделал ударение на вторую «а», - Будем делать из тебя человека! Отбой в 9 вечера, на завтрак – манка с комочками, на обед – трудовая терапия!
Гэр весело смотрел на нее. Дурацкие пухлые губы растянулись в широкой усмешке. Лу подняла бровь, а секундой позже – руку. Чашка опрокинулась, радостно расплёскивая содержимое на клеенчатую поверхность стола и Гэровы колени.
Брат с воплем вскочил и начал материться так, что Лу пожалела, что не может записывать. Отец хохотал.
-Блин! Сантиметром дальше и..!
-Прекращай! – осадил парня отец, утерев навернувшиеся от смеха слёзы, - Она почти одну заварку пьёт. Там кипяток только для цвета, да и то, что было, остыло еще в полете.
Он взглянул на Лу и подмигнул. А она еле подавила счастливую улыбку. Отец гордился ей сейчас. И только он знал ее как облупленную.
[Гриша] - Grisha[it] он, она, оно; [she] она, та, которая[as] как, так как, когда; [than] чем, кроме, как; [whereby] посредством чего, как, каким образом